Том 3. Чёрным по белому - Страница 70

— Боже, какая гадость…

— Да уж… Хорошего мало. Воротничок рвал?

— Рвал…

— С галстуком?

— Д…да…

— У него две дюжины старых воротничков с собой из города привезены. Для подобных случаев. Как только воротничок у него забахромится — сейчас же откладывает: «Э, говорит, это мне для свиданья еще пригодится». А галстуки у него специально так сделаны, что не рвутся, а просто сзади расстегиваются.

— О, Боже, Боже!.. Какие мы, женщины, дуры.

— Ну, почему же уж и дуры?! Просто вы так благородны, что не замечаете этих ухищрений. Палку ломал?

— Ломал.

Маргаритов задумчиво покачал головой.

— Новый прием. Перед отъездом он у разносчика купил десяток палок за пять рублей. «На-что тебе, — спрашиваю я, — эта дрянь?» Смеется. «В лом, говорит, покупаю для некоторых случаев».

— Но, объясните мне, — зачем же он так поступает?

— Зачем? Потому что он на любовь смотрит, как фабрикант на свое производство. Если бы у него был один роман, а то, ведь, он завязывает сразу десять. А для такого обширного производства требуется уже штамп. Раньше какой-нибудь Бенвенутто Челлини трудился над одним бокалом или ларчиком целый год, и это было подлинное художественное произведение; а теперь на берлинских фабриках делают эти вещи по тысяч в день. Ясно, что все они делаются одним и тем же способом, штампуются на один фасон. Так и ваш Пампухов. Зная, вообще, его прием, его фабричную марку, я всегда могу по ней предсказать весь процесс его оптовой работы.

— Какая гадость! Какая трясина! О, если он мне только встретится… У меня голова болит. Не проводите ли вы меня домой?

— С удовольствием. Но знаете, что? Не лучше ли нам пойти посидеть немного у моря? Mope так успокаивает. Там стоишь лицом к лицу с неведомым. С тем, кто шелестит изумрудом соленых волн, темной хвоей мрачных сосен…

— Как вы хорошо говорите!.. Пойдемте!

— Неведомый всюду. Сейчас он глядит из ваших темных глаз… Какая у вас теплая ласковая рука! Положите ее мне на голову. А голову положите к себе на колени… Вот так. Чувствуешь себя маленьким, маленьким мальчиком. Убаюкайте меня. О, как хорошо… Я вижу звезды… Твоя и моя… Космос…

— Дорогой мой мальчик…

— Ну, еще! Еще поцелуй меня. Две пылинки космоса… среди миллиона… билли… биллиарда пылинок…

Загадки сердца

I

Мой сосед по комнате Бакалягин — нанес мне первый свой визит по очень странному поводу. Он пришел и сказал:

— Все мы должны поддерживать друг друга и выручать друг друга. Без этого мир бы давно развалился. Не так ли?

— Ну, да, — поощрительно подтвердил я. — Так что же?

— Вы слышали вчера ночью через стену, когда я вернулся?

— Вчера? Нет, не слышал.

— Ага! Спали, значит.

— Нет, не спал.

— Почему же вы не слышали? Стена ведь тоненькая.

— Почему? Потому что вчера вы совсем не возвращались.

— Ну, да, — осклабился он с видом завзятого кутилы. — Предположим, что это было сегодня на рассвете. Однако, вы не захотите меня подвести, а другого человека — заставить страдать.

— Принципиально, конечно, я этого не хотел бы.

— Так вот, — моргая красными веками, попросил застенчиво Бакалягин. — Я бы вас очень просил, чтобы вы как нибудь не проговорились об этом Агнессе Чупруненко.

— Боже мой! Да я даже не знаю, что это за Агнесса Чупруненко.

— Как не знаете?! Неужели? Да она ваша соседка с правой стороны. Тут же и живет. Агния Васильевна Чупруненко.

— Да? Не подозревал, не подозревал. Впрочем, будьте покойны, если даже познакомлюсь — не выдам вас.

— Пожалуйста!

Он сел на кончик стула, — хилый, болезненный, вертя маленькой головой на длинной шее, как встревоженная змея.

Посидев молча, он, очевидно, вспомнил, что неприлично занимать ближнего своими делами, не выказав в то же время интереса к его делам.

Поэтому, осмотрел меня и заметил:

— А вы немножко ниже меня ростом.

— Без сомнения.

— Женщины любят высоких.

— Да…

— Чего-с?

— Я говорю: это верно. Правильно.

— Вот, вот. И спрашивается: что она нашла во мне — не понимаю. Ни красотой, ни умом я не отличаюсь, особых талантов не имею, а вот подите ж. Я уж, признаться, и сам не рад.

— Агнесса Чупруненко?

— То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связывает по рукам и по ногам.

Он задумчиво улыбнулся бледным, широким ртом и сказал:

— А еще говорят — женщина венец природы.

Его длинное истомленное лицо и страдальческие глаза дали мне повод закончить эту сентенцию:

— Женщина — терновый венец природы.

— И верно! Чудно, чудно сказано.

Потом, сделав еще несколько характерных замечаний о женщинах, он ушел.

II

С Агнессой Чупруненко я познакомился в коридоре около телефонного аппарата, который был ею захвачен минут на сорок.

В ожидании своей очереди, я нервно прохаживался по коридору, как вдруг около меня послышался стон.

Это стонала Агнесса.

— Вы… тут?! Значит вы слышали, что я говорила?..

— С чего вы это взяли?

— Милый, хороший! У вас такое симпатичное лицо! Я вас умоляю — ни слова Бакалягину! Я знаю — вы знакомы, он мне так много говорил о вас… Вы должны быть джентльменом.

Агнесса была рыжеватая девица небольшого роста и безотрадной наружности. Ее мольба, высказанная очень пронзительным голосом, ошеломила меня. Я, не спеша, представился, пожал ей руку и спросил:

— С чего вы взяли, что я буду доносить Бакалягину о ваших разговорах по телефону?

— Ах, но я уже всего боюсь. Этот человек способен придать яростный оттенок самым простым вещам. Сейчас же начнет рвать и метать.